Неточные совпадения
Спустили с возу дедушку.
Солдат был хрупок на ноги,
Высок и тощ до крайности;
На нем сюртук с медалями
Висел, как на шесте.
Нельзя сказать, чтоб доброе
Лицо имел, особенно
Когда сводило старого —
Черт чертом! Рот ощерится.
Глаза — что угольки!
— Да, смуглая такая, точно
солдат переряженный, но знаешь, совсем не урод. У нее такое доброе
лицо и глаза. Очень даже. Доказательство — многим нравится. Тихая такая, кроткая, безответная, согласная, на все согласная. А улыбка у ней даже очень хороша.
Я узнал, что его зовут Иваном Ивановичем Зуриным, что он ротмистр ** гусарского полку и находится в Симбирске при приеме рекрут, [Рекрут (устар.) — солдат-новобранец,
лицо только что призванное на военную службу.
«Уши надрать мальчишке», — решил он. Ему, кстати, пора было идти в суд, он оделся, взял портфель и через две-три минуты стоял перед мальчиком, удивленный и уже несколько охлажденный, — на смуглом
лице брюнета весело блестели странно знакомые голубые глаза. Мальчик стоял, опустив балалайку, держа ее за конец грифа и раскачивая, вблизи он оказался еще меньше ростом и тоньше. Так же, как
солдаты, он смотрел на Самгина вопросительно, ожидающе.
Прихрамывая, тыкая палкой в торцы, он перешел с мостовой на панель, присел на каменную тумбу, достал из кармана газету и закрыл ею
лицо свое. Самгин отметил, что
солдат, взглянув на него, хотел отдать ему честь, но почему-то раздумал сделать это.
Солдат упал вниз
лицом, повернулся на бок и стал судорожно щупать свой живот. Напротив, наискось, стоял у ворот такой же маленький зеленоватый солдатик, размешивал штыком воздух, щелкая затвором, но ружье его не стреляло. Николай, замахнувшись ружьем, как палкой, побежал на него;
солдат, выставив вперед левую ногу, вытянул ружье, стал еще меньше и крикнул...
В тусклом воздухе закачались ледяные сосульки штыков, к мостовой приросла группа
солдат; на них не торопясь двигались маленькие, сердитые лошадки казаков; в середине шагал, высоко поднимая передние ноги, оскалив зубы, тяжелый рыжий конь, — на спине его торжественно возвышался толстый, усатый воин с красным, туго надутым
лицом, с орденами на груди; в кулаке, обтянутом белой перчаткой, он держал нагайку, — держал ее на высоте груди, как священники держат крест.
— Бузулукского лезервного батальону из отряда, расквартированного по бунтущей деревне, — скороговоркой рапортовал рослый
солдат с мягким, бабьим
лицом.
— Разве? — шутливо и громко спросил Спивак, настраивая балалайку. Самгин заметил, что
солдаты смотрят на него недружелюбно, как на человека, который мешает. И особенно пристально смотрели двое: коренастый, толстогубый, большеглазый
солдат с подстриженными усами рыжего цвета, а рядом с ним прищурился и закусил губу человек в синей блузе с
лицом еврейского типа. Коснувшись пальцем фуражки, Самгин пошел прочь, его проводил возглас...
— Левой! Левой! — хрипло советовал им высокий
солдат с крестом на груди, с нашивками на рукаве, он прихрамывал, опирался на толстую палку. Разнообразные
лица мелких людей одинаково туго натянуты хмурой скукой, и одинаково пусты их разноцветные глаза.
Самгину казалось, что становится все более жарко и солнце жестоко выжигает в его памяти слова,
лица, движения людей. Было странно слышать возбужденный разноголосый говор каменщиков, говорили они так громко, как будто им хотелось заглушить крики
солдат и чей-то непрерывный, резкий вой...
Вдоль решетки Таврического сада шла группа людей, десятка два, в центре, под конвоем трех
солдат, шагали двое: один без шапки, высокий, высоколобый, лысый, с широкой бородой медного блеска, борода встрепана, широкое
лицо измазано кровью, глаза полуприкрыты, шел он, согнув шею, а рядом с ним прихрамывал, качался тоже очень рослый, в шапке, надвинутой на брови, в черном полушубке и валенках.
Коренастый
солдат вывернулся из-за спины Самгина, заглянул в
лицо ему и сказал довольно громко...
—
Солдату из охраны руку прострелили, только и всего, — сказал кондуктор. Он все улыбался, его бритое солдатское
лицо как будто таяло на огне свечи. — Я одного видел, — поезд остановился, я спрыгнул на путь, а он идет, в шляпе. Что такое? А он кричит: «Гаси фонарь, застрелю», и — бац в фонарь! Ну, тут я упал…
— Ну, рассказывай, — предложил он, присматриваясь к брату. Дмитрий, видимо, только что постригся, побрился,
лицо у него простонародное, щетинистые седые усы делают его похожим на
солдата, и
лицо обветренное, какие бывают у
солдат в конце лета, в лагерях. Грубоватое это
лицо освещают глаза серовато-синего цвета, в детстве Клим называл их овечьими.
Улицы наполняла ворчливая тревога, пред лавками съестных припасов толпились, раздраженно покрикивая, сердитые, растрепанные женщины, на углах небольшие группы мужчин, стоя плотно друг к другу, бормотали о чем-то, извозчик, сидя на козлах пролетки и сморщив волосатое
лицо, читал газету, поглядывая в мутное небо, и всюду мелькали
солдаты…
Самгин привстал на пальцах ног, вытянулся и через головы людей увидал: прислонясь к стене, стоит высокий
солдат с забинтованной головой, с костылем под мышкой, рядом с ним — толстая сестра милосердия в темных очках на большом белом
лице, она молчит, вытирая губы углом косынки.
Лицом к
солдатам стоял офицер, спина его крест-накрест связана ремнями, размахивая синенькой полоской обнаженной шашки, указывая ею в сторону Зимнего дворца, он, казалось, собирался перепрыгнуть через
солдат, другой офицер, чернобородый, в белых перчатках, стоял
лицом к Самгину, раскуривая папиросу, вспыхивали спички, освещая его глаза.
«Но — до чего бессмысленна жизнь!» — мысленно воскликнул он. Это возмущенное восклицание успокоило его, он снова вспомнил, представил себе Аркадия среди
солдат, веселую улыбку на смуглом
лице и вдруг вспомнил...
Было нечто очень жуткое, угнетающее в безмолвном движении тысяч серых фигур, плечи, спины
солдат обросли белым мохом, и вьюга как будто старалась стереть красные пятна
лиц.
В буфете, занятом офицерами, маленький старичок-официант, бритый, с
лицом католического монаха, нашел Самгину место в углу за столом, прикрытым лавровым деревом, две трети стола были заняты колонками тарелок, на свободном пространстве поставил прибор; делая это, он сказал, что поезд в Ригу опаздывает и неизвестно, когда придет, станция загромождена эшелонами сибирских
солдат, спешно отправляемых на фронт, задержали два санитарных поезда в Петроград.
Солдата вывели на панель, поставили, как доску, к стене дома, темная рука надела на голову его шапку, но
солдат, сняв шапку, вытер ею
лицо и сунул ее под мышку.
Самгин искоса посматривал на окно.
Солдат на перроне меньше, но человека три стояло вплоть к стеклам, теперь их неясные, расплывшиеся
лица неподвижны, но все-таки сохраняют что-то жуткое от безмолвного смеха, только что искажавшего их.
За спиною курносеньких
солдат на площади расхаживали офицеры, а перед фронтом не было ни одного, только унтер-офицер, тоже не крупный, с
лицом преждевременно одряхлевшего подростка, лениво покрикивал...
Свалив
солдата с лошади, точно мешок, его повели сквозь толпу, он оседал к земле, неслышно кричал, шевеля волосатым ртом,
лицо у него было синее, как лед, и таяло, он плакал. Рядом с Климом стоял человек в куртке, замазанной красками, он был выше на голову, его жесткая борода холодно щекотала ухо Самгина.
Четыре женщины заключали шествие: толстая, с дряблым
лицом монахини; молоденькая и стройная, на тонких ногах, и еще две шли, взяв друг друга под руку, одна — прихрамывала, качалась; за ее спиной сонно переставлял тяжелые ноги курносый
солдат, и синий клинок сабли почти касался ее уха.
Слышал, как рыжий офицер, стоя
лицом к
солдатам, матерно ругался, грозя кулаком в перчатке, тыкая в животы концом шашки, как он, повернувшись к ним спиной и шагнув вперед, воткнул шашку в подростка и у того подломились руки.
Лошадь брыкалась, ее с размаха бил по задним ногам осколком доски рабочий;
солдат круто, как в цирке, повернул лошадь, наотмашь хлестнул шашкой по
лицу рабочего, тот покачнулся, заплакал кровью, успел еще раз ткнуть доской в пах коня и свалился под ноги ему, а
солдат снова замахал саблею на Туробоева.
Обиделись еще двое и, не слушая объяснений, ловко и быстро маневрируя, вогнали Клима на двор, где сидели три полицейских
солдата, а на земле, у крыльца, громко храпел неказисто одетый и, должно быть, пьяный человек. Через несколько минут втолкнули еще одного, молодого, в светлом костюме, с рябым
лицом; втолкнувший сказал
солдатам...
Самгин взял бутылку белого вина, прошел к столику у окна; там, между стеною и шкафом, сидел, точно в ящике, Тагильский, хлопая себя по колену измятой картонной маской. Он был в синей куртке и в шлеме пожарного
солдата и тяжелых сапогах, все это странно сочеталось с его фарфоровым
лицом. Усмехаясь, он посмотрел на Самгина упрямым взглядом нетрезвого человека.
— Не твое дело, — сказал один, похожий на Вараксина, а другой, с
лицом старого
солдата, миролюбиво объяснил...
Потом, в бурный вихрь пляски, разорвав круг девиц, вынеслась к рампе высокая гибкая женщина, увлекая за собой
солдата в красных штанах, в измятом кепи и с глупым, красноносым
лицом.
— Видал? Видал, сволочь? Видал? — И, сделав выпад штыком против
солдата, закричал в
лицо ему...
— Ваша фамилия? — спросил его жандармский офицер и, отступив от кровати на шаг, встал рядом с человеком в судейском мундире; сбоку от них стоял молодой
солдат, подняв руку со свечой без подсвечника, освещая
лицо Клима; дверь в столовую закрывала фигура другого жандарма.
Землистого цвета
лицо, седые редкие иглы подстриженных усов, голый, закоптевший череп с остатками кудрявых волос на затылке, за темными, кожаными ушами, — все это делало его похожим на старого
солдата и на расстриженного монаха.
В глазах мелькнет вывеска лавки, отворенное жалюзи и заспанное
лицо старого испанца; там арфа у окна; там детская головка;
солдат на часах.
Вот, например, на одной картинке представлена драка
солдат с контрабандистами: герои режут и колют друг друга, а
лица у них сохраняют такое спокойствие, какого в подобных случаях не может быть даже у англичан, которые тут изображены, что и составляет истинный комизм такого изображения.
Солдат — нижегородский мужик с красным, изрытым оспою
лицом — положил бумагу за обшлаг рукава шинели и, улыбаясь, подмигнул товарищу, широкоскулому чувашину, на арестантку.
— Никак нет, — сказал бывший
солдат, стараясь изобразить веселую бодрость на своем
лице.
— Вы, стало быть, отказываетесь, не хотите взять землю? — спросил Нехлюдов, обращаясь к нестарому, с сияющим
лицом босому крестьянину в оборванном кафтане, который держал особенно прямо на согнутой левой руке свою разорванную шапку так, как держат
солдаты свои шапки, когда по команде снимают их.
Рядом с цыганом присел к земле
солдат, разговаривая с арестанткой, потом стоял, прильнув к сетке, молодой с светлой бородой мужичок в лаптях с раскрасневшимся
лицом, очевидно с трудом сдерживающий слезы.
Впрочем, хлопоты Василисы Васильевны насчет воспитания Пантюши ограничились одним мучительным усилием: в поте
лица наняла она ему в гувернеры отставного
солдата из эльзасцев, некоего Биркопфа, и до самой смерти трепетала, как лист, перед ним: ну, думала она, коли откажется — пропала я! куда я денусь? где другого учителя найду?
Софронов сын, трехаршинный староста, по всем признакам человек весьма глупый, также пошел за нами, да еще присоединился к нам земский Федосеич, отставной
солдат с огромными усами и престранным выражением
лица: точно он весьма давно тому назад чему-то необыкновенно удивился да с тех пор уж и не пришел в себя.
За домом, знаете, большой сад, мы туда, думаем, там останемся сохранны; сели, пригорюнившись, на скамеечках, вдруг откуда ни возьмись ватага
солдат, препьяных, один бросился с Павла Ивановича дорожный тулупчик скидывать; старик не дает,
солдат выхватил тесак да по
лицу его и хвать, так у них до кончины шрам и остался; другие принялись за нас, один
солдат вырвал вас у кормилицы, развернул пеленки, нет ли-де каких ассигнаций или брильянтов, видит, что ничего нет, так нарочно, озорник, изодрал пеленки, да и бросил.
В ее комнатке было нам душно: всё почернелые
лица из-за серебряных окладов, всё попы с причетом, пугавшие несчастную, забитую
солдатами и писарями женщину; даже ее вечный плач об утраченном счастье раздирал наше сердце; мы знали, что у ней нет светлых воспоминаний, мы знали и другое — что ее счастье впереди, что под ее сердцем бьется зародыш, это наш меньший брат, которому мы без чечевицы уступим старшинство.
Около получаса ходили мы взад и вперед по переулку, прежде чем вышла, торопясь и оглядываясь, небольшая худенькая старушка, та самая бойкая горничная, которая в 1812 году у французских
солдат просила для меня «манже»; с детства мы звали ее Костенькой. Старушка взяла меня обеими руками за
лицо и расцеловала.
Николай раз на смотру, увидав молодца флангового
солдата с крестом, спросил его: «Где получил крест?» По несчастью,
солдат этот был из каких-то исшалившихся семинаристов и, желая воспользоваться таким случаем, чтоб блеснуть красноречием, отвечал: «Под победоносными орлами вашего величества». Николай сурово взглянул на него, на генерала, надулся и прошел. А генерал, шедший за ним, когда поравнялся с
солдатом, бледный от бешенства, поднял кулак к его
лицу и сказал: «В гроб заколочу Демосфена!»
Едва я успел в аудитории пять или шесть раз в
лицах представить студентам суд и расправу университетского сената, как вдруг в начале лекции явился инспектор, русской службы майор и французский танцмейстер, с унтер-офицером и с приказом в руке — меня взять и свести в карцер. Часть студентов пошла провожать, на дворе тоже толпилась молодежь; видно, меня не первого вели, когда мы проходили, все махали фуражками, руками; университетские
солдаты двигали их назад, студенты не шли.
Солдат изможден и озлоблен. На нем пестрядинные, до клочьев истрепанные портки и почти истлевшая рубашка, из-за которой виднеется черное, как голенище, тело. Бледное
лицо блестит крупными каплями пота; впалые глаза беспокойно бегают; связанные сзади в локтях руки бессильно сжимаются в кулаки. Он идет, понуждаемый толчками, и кричит...
При словах «беглый
солдат» Анна Павловна бледнеет. Она прекращает умыванье и с мокрым
лицом обращается к ключнице...